Поток сознания» в творчестве М. Пруста

Время ускользает в краткий миг между сном и пробуждением. В течение нескольких секунд повествователю Марселю кажется, будто он превратился в то, о чем прочитал накануне. Разум силится определить местонахождение спальной комнаты. Неужели это дом дедушки в Комбре, и Марсель заснул, не дождавшись, когда мама придет с ним проститься? Или же это имение госпожи де Сен-Лу в Тансонвиле? Значит, Марсель слишком долго спал после дневной прогулки: одиннадцатый час — все отужинали! Затем в свои права вступает привычка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась: этой ночью Марселю не заснуть — он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.

В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь. Но когда приходили гости, мама не поднималась в спальню. Обычно к ним заходил Шарль Сван — сын дедушкиного друга. Родные Марселя не догадывались, что «молодой» Сван ведет блестящую светскую жизнь, ведь его отец был всего лишь биржевым маклером. Тогдашние обыватели по своим воззрениям не слишком отличались от индусов: каждому следовало вращаться в своем кругу, и переход в высшую касту считался даже неприличным. Лишь случайно бабушка Марселя узнала об аристократических знакомствах Свана от подруги по пансиону — маркизы де Вильпаризи, с которой не желала поддерживать дружеских отношений из-за твердой веры в благую незыблемость каст.

После неудачной женитьбы на женщине из дурного общества Сван бывал в Комбре все реже и реже, однако каждый его приход был мукой для мальчика, ибо прощальный мамин поцелуй приходилось уносить с собой из столовой в спальню. Величайшее событие в жизни Марселя произошло, когда его отослали спать еще раньше, чем всегда. Он не успел попрощаться с мамой и попытался вызвать ее запиской, переданной через кухарку Франсуазу, но этот маневр не удался. Решив добиться поцелуя любой ценой, Марсель дождался ухода Свана и вышел в ночной рубашке на лестницу. Это было неслыханным нарушением заведенного порядка, однако отец, которого раздражали «сантименты», внезапно понял состояние сына. Мама провела в комнате рыдающего Марселя всю ночь. Когда мальчик немного успокоился, она стала читать ему роман Жорж Санд, любовно выбранный для внука бабушкой. Эта победа оказалась горькой: мама словно бы отреклась от своей благотворной твердости.

На протяжении долгого времени Марсель, просыпаясь по ночам, вспоминал прошлое отрывочно: он видел только декорацию своего ухода спать — лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кувшинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Святого Илария.

Этим бисквитом угощала Марселя тетя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Тетушка внушила себе, что неизлечимо больна: после смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна. Любимым ее занятием было следить за прохожими и обсуждать события местной жизни с кухаркой Франсуазой — женщиной добрейшей души, которая вместе с тем умела хладнокровно свернуть шею цыпленку и выжить из дома неугодную ей посудомойку.

Марсель обожал летние прогулки по окрестностям Комбре. У семьи было два излюбленных маршрута: один назывался «направлением к Мезеглизу» (или «к Свану», поскольку дорога проходила мимо его имения), а второй — «направлением Германтов», потомков прославленной Женевьевы Брабантской. Детские впечатления остались в душе навсегда: много раз Марсель убеждался, что по-настоящему его радуют лишь те люди и те предметы, с которыми он столкнулся в Комбре. Направление к Мезеглизу с его сиренью, боярышником и васильками, направление в Германт с рекой, кувшинками и лютиками создали вечный образ страны сказочного блаженства. Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарований: порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.

Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало мальчику первое понятие о снобизме: этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку породнился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женитьбу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала подруга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях. Вентейль несказанно страдал — возможно, дурная репутация дочери до срока свела его в могилу. Осенью того года, когда наконец умерла тетя Леония, Марсель стал свидетелем отвратительной сцены в Монжувене: подруга мадемуазель Вентейль плюнула в фотографию покойного музыканта. Год ознаменовался еще одним важным событием: Франсуаза, поначалу рассерженная «бездушием» родных Марселя, согласилась перейти к ним на службу.

Из всех школьных товарищей Марсель отдавал предпочтение Блоку, которого в доме принимали радушно, невзирая на явную претенциозность манер. Правда, дедушка посмеивался над симпатией внука к евреям. Блок рекомендовал Марселю прочесть Бергота, и этот писатель произвел на мальчика такое впечатление, что его заветной мечтой стало познакомиться с ним. Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце — только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При первой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Марселя невидящим взглядом — очевидно, это было совершенно недоступное создание. Родные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает барона де Шарлю.

Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской церкви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить богослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но ее окружал мифический ореол — перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов. Страстно влюбившись в герцогиню, мальчик размышлял о том, как завоевать ее благосклонность. Именно тогда и родились мечты о литературном поприще.

Лишь спустя много лет после своего расставания с Комбре Марсель узнал про любовь Свана. Одетта де Креси была единственной женщиной в салоне Вердюренов, куда принимались только «верные» — те, кто считал доктора Котара светочем премудрости и восторгался игрой пианиста, которому в данный момент оказывала покровительство госпожа Вердюрен. Художника по прозвищу «маэстро Биш» полагалось жалеть за грубый и вульгарный стиль письма. Сван считался завзятым сердцеедом, но Одетта была совсем не в его вкусе. Однако ему приятно было думать, что она влюблена в него. Одетта ввела его в «кланчик» Вердюренов, и постепенно он привык видеть ее каждый день. Однажды ему почудилось в ней сходство с картиной Боттичелли, а при звуках сонаты Вентейля вспыхнула настоящая страсть. Забросив свои прежние занятия (в частности, эссе о Вермеере), Сван перестал бывать в свете — теперь все его мысли поглощала Одетта. Первая близость наступила после того, как он поправил орхидею на ее корсаже — с этого момента у них появилось выражение «орхидеиться». Камертоном их любви стала дивная музыкальная фраза Вентейля, которая, по мнению Свана, никак не могла принадлежать «старому дураку» из Комбре. Вскоре Сван начал безумно ревновать Одетту. Влюбленный в нее граф де Форшвиль упомянул об аристократических знакомствах Свана, и это переполнило чашу терпения госпожи Вердюрен, всегда подозревавшей, что Сван готов «дернуть» из ее салона. После своей «опалы» Сван лишился возможности видеться с Одеттой у Вердюренов. Он ревновал ее ко всем мужчинам и успокаивался лишь тогда, когда она находилась в обществе барона де Шарлю. Услышав вновь сонату Вентейля, Сван с трудом сдержал крик боли: не вернуть уже того прекрасного времени, когда Одетта безумно его любила. Наваждение проходило постепенно. Прекрасное лицо маркизы де Говожо, урожденной Легранден, напомнило Свану о спасительном Комбре, и он вдруг увидел Одетту такой, как она есть — не похожей на картину Боттичелли. Как могло случиться, что он убил несколько лет жизни на женщину, которая ему, в сущности, даже и не нравилась?

Марсель никогда не поехал бы в Бальбек, если бы Сван не расхвалил ему тамошнюю церковь в «персидском» стиле. А в Париже Сван стал для мальчика «отцом Жильберты». Франсуаза водила своего питомца гулять на Елисейские поля, где играла девичья «стайка» во главе с Жильбертой. Марселя приняли в компанию, и он полюбил Жильберту еще сильнее. Его восхищала красота госпожи Сван, а ходившие о ней толки пробуждали любопытство. Когда-то эту женщину звали Одетта де Креси.

Краткое содержание романа Пруста «По направлению к Свану»

Другие сочинения по теме:

Человек не знает самого себя. Слова Франсуазы причинили Марселю такую невыносимую боль, что он решил вернуть Альбертину любыми средствами. Ему...
Пруст получает богатое наследство, но тяжелая форма астмы вынуждает его вести с 1906 года затворнический образ жизни. Восстанавливал в книгах...
Марсель вновь гостит в Тансонвиле и совершает долгие прогулки с госпожой де Сен-Лу, а потом ложится вздремнуть до ужина. Однажды,...
Марсель открыл тайну де Шарлю, став невольным свидетелем любовной пантомимы. При виде Жюпьена надменный аристократ вдруг завилял задом и стал...
Семья Марселя Переселилась во флигель Особняка Германтов. Детские грезы словно бы ожили, но никогда еще граница между Сен-Жерменским предместьем и...
Марсель, измученный страстью и ревностью, заточил Альбертину в своей квартире. Когда ревность утихала, он понимал, что больше не любит свою...
Какое место в мировой литературе занимает Марсель Пруст? Марсель Пруст занимает исключительное место в мировой литературе XX ст. Его творчество...
Первый семейный обед с маркизом де Норпуа надолго запомнился Марселю. Именно этот богатый аристократ уговорил родителей отпустить мальчика в театр....
Сочинение по роману «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. История Свана занимает в романе значимое место. Сван — сын очень...
Пути любви к человеческим сердцам бывают разные. Шалун-Амур попал своей острой стрелой в сердце Сваина в то время, когда он...
Модернистские установки в художественной практике французского романиста Марселя Пруста (1871-1922). Начало творческого пути писателя и атмосфера духовной жизни Франции конца...

Давно уже я привык укладываться рано. Иной раз, едва лишь гасла свеча, глаза мои закрывались так быстро, что я не успевал сказать себе: «Я засыпаю». А через полчаса просыпался от мысли, что пора спать; мне казалось, что книга все еще у меня в руках и мне нужно положить ее и потушить свет; во сне я продолжал думать о прочитанном, но мои думы принимали довольно странное направление: я воображал себя тем, о чем говорилось в книге, – церковью, квартетом, соперничеством Франциска I и Карла V . Это наваждение длилось несколько секунд после того, как я просыпался; оно не возмущало моего сознания – оно чешуей покрывало мне глаза и мешало им удостовериться, что свеча не горит. Затем оно становилось смутным, как воспоминание о прежней жизни после метемпсихоза; сюжет книги отделялся от меня, я волен был связать или не связать себя с ним; вслед за тем ко мне возвращалось зрение, и, к своему изумлению, я убеждался, что вокруг меня темнота, мягкая и успокоительная для глаз и, быть может, еще более успокоительная для ума, которому она представлялась, как нечто необъяснимое, непонятное, как нечто действительно темное. Я спрашивал себя, который теперь может быть час; я слышал свистки паровозов: они раздавались то издали, то вблизи, подобно пению птицы в лесу; по ним можно было определить расстояние, они вызывали в моем воображении простор пустынных полей, спешащего на станцию путника и тропинку, запечатлеющуюся в его памяти благодаря волнению, которое он испытывает и при виде незнакомых мест, и потому, что он действует сейчас необычно, потому что он все еще припоминает в ночной тишине недавний разговор, прощанье под чужой лампой и утешает себя мыслью о скором возвращении.

Я слегка прикасался щеками к ласковым щекам подушки, таким же свежим и пухлым, как щеки нашего детства. Я чиркал спичкой и смотрел на часы. Скоро полночь. Это тот самый миг, когда заболевшего путешественника, вынужденного лежать в незнакомой гостинице, будит приступ и он радуется полоске света под дверью. Какое счастье, уже утро! Сейчас встанут слуги, он позвонит, и они придут к нему на помощь. Надежда на облегчение дает ему силы терпеть. И тут он слышит шаги. Шаги приближаются, потом удаляются. А полоска света под дверью исчезает. Это – полночь; потушили газ; ушел последний слуга – значит, придется мучиться всю ночь.

Я засыпал опять, но иногда пробуждался ровно на столько времени, чтобы успеть услыхать характерное потрескиванье панелей, открыть глаза и охватить взглядом калейдоскоп темноты, ощутить благодаря мгновенному проблеску сознания, как крепко спят вещи, комната – все то бесчувственное, чьею крохотной частицей я был и с чем мне предстояло соединиться вновь. Или же я без малейших усилий переносился, засыпая, в невозвратную пору моих ранних лет, и мной снова овладевали детские страхи; так, например, я боялся, что мой двоюродный дед оттаскает меня за волосы, хотя я перестал его бояться после того, как меня остригли, – этот день знаменовал наступление новой эры в моей жизни. Во сне я забывал об этом происшествии и опять вспоминал, как только мне удавалось проснуться, чтобы вырваться от деда, однако, прежде чем вернуться в мир сновидений, я из осторожности прятал голову под подушку.

Иной раз, пока я спал, из неудобного положения моей ноги, подобно Еве, возникшей из ребра Адама, возникала женщина. Ее создавало предвкушаемое мной наслаждение, а я воображал, что это она мне его доставляет. Мое тело, ощущавшее в ее теле мое собственное тепло, стремилось к сближению, и я просыпался. Другие люди, казалось мне, сейчас далеко-далеко, а от поцелуя этой женщины, с которой я только что расстался, щека моя все еще горела, а тело ломило от тяжести ее стана. Когда ее черты напоминали женщину, которую я знал наяву, я весь бывал охвачен стремлением увидеть ее еще раз – так собираются в дорогу люди, которым не терпится взглянуть своими глазами на вожделенный город: они воображают, будто в жизни можно насладиться очарованьем мечты. Постепенно воспоминание рассеивалось, я забывал приснившуюся мне девушку.

Вокруг спящего человека протянута нить часов, чередой располагаются года и миры. Пробуждаясь, он инстинктивно сверяется с ними, мгновенно в них вычитывает, в каком месте земного шара он находится, сколько времени прошло до его пробуждения, однако ряды их могут смешаться, расстроиться. Если он внезапно уснет под утро, после бессонницы, читая книгу, в непривычной для него позе, то ему достаточно протянуть руку, чтобы остановить солнце и обратить его вспять; в первую минуту он не поймет, который час, ему покажется, будто он только что лег. Если же он задремлет в еще менее естественном, совсем уже необычном положении, например, сидя в кресле после обеда, то сошедшие со своих орбит миры перемешаются окончательно, волшебное кресло с невероятной быстротой понесет его через время, через пространство, и как только он разомкнет веки, ему почудится, будто он лег несколько месяцев тому назад и в других краях. Но стоило мне заснуть в моей постели глубоким сном, во время которого для моего сознания наступал полный отдых, – и сознание теряло представление о плане комнаты, в которой я уснул: проснувшись ночью, я не мог понять, где я, в первую секунду я даже не мог сообразить, кто я такой; меня не покидало лишь первобытно простое ощущение того, что я существую, – подобное ощущение может биться и в груди у животного; я был беднее пещерного человека; но тут, словно помощь свыше, ко мне приходило воспоминание – пока еще не о том месте, где я находился, но о местах, где я жил прежде или мог бы жить, – и вытаскивало меня из небытия, из которого я не мог выбраться своими силами; в один миг я пробегал века цивилизации, и смутное понятие о керосиновых лампах, о рубашках с отложным воротничком постепенно восстанавливало особенности моего «я».

Быть может, неподвижность окружающих нас предметов внушена им нашей уверенностью, что это именно они, а не какие-нибудь другие предметы, неподвижностью того, что мы о них думаем. Всякий раз, когда я при таких обстоятельствах просыпался, мой разум тщетно пытался установить, где я, а вокруг меня все кружилось впотьмах: предметы, страны, годы. Мое одеревеневшее тело по характеру усталости стремилось определить свое положение, сделать отсюда вывод, куда идет стена, как расставлены предметы, и на основании этого представить себе жилище в целом и найти для него наименованье. Память – память боков, колен, плеч – показывала ему комнату за комнатой, где ему приходилось спать, а в это время незримые стены, вертясь в темноте, передвигались в зависимости от того, какую форму имела воображаемая комната. И прежде чем сознание, остановившееся в нерешительности на пороге форм и времен, сопоставив обстоятельства, узнавало обиталище, тело припоминало, какая в том или ином помещении кровать, где двери, куда выходят окна, есть ли коридор, а заодно припоминало те мысли, с которыми я и заснул и проснулся. Так, мой онемевший бок, пытаясь ориентироваться, воображал, что он вытянулся у стены в широкой кровати под балдахином, и тогда я себе говорил: «Ах, вот оно что! Я не дождался, когда мама придет со мной проститься, и уснул»; я был в деревне у дедушки, умершего много лет тому назад; мое тело, тот бок, что я отлежал, – верные хранители минувшего, которое моему сознанию не забыть вовек, – приводили мне на память свет сделанного из богемского стекла, в виде урны, ночника, подвешенного к потолку на цепочках, и камин из сиенского мрамора, стоявший в моей комбрейской спальне, в доме у дедушки и бабушки, где я жил в далеком прошлом, которое я теперь принимал за настоящее, хотя пока еще не представлял его себе отчетливо, – оно вырисовывалось яснее, когда я просыпался уже окончательно.

Главным произведением Пруста стал роман «В поисках утраченного времени» (1913-1927 – уже смертельно больной), кот. состоит из 7 книг , объединенных образом рассказчика Марселе , предающегося воспоминаниям. Однако роман не мемуары и не автобиография. Пруст видел свою задачу не в том, чтобы подвести итог прожитому. Автору важно было донести до читателя определённый эмоц. настрой, внушить духовную установку, открыть истину, обретенную им и осознанную, сформулированную в процессе написания романа. Роман можно рассматривать как разновидность лирического романа. Прустовский лиризм проистекает из стремления пробиться к подлинности нашего «я» . Автор хочет внушить читателю веру в неисчерпаемое богатство внутренней реальности, которую необходимо освободить от всеразрушающего действия привычки и умственной лени. Творческое усилие сознания вознаграждается прозрением, обретением личностью ее подлинностью.

Писателю не следует ничего придумывать, изобретать. Его работа сродни переводческой: он должен перевести книгу своей души на общепонятный язык.

«В поисках ут.вр.» Пруст создает своеобразный роман-поток , в котором стендалевский психологизм преобразуется в особую технику («поток сознания») , а внутренний монолог поглощает всю романную структуру. Пруст знает и признает истинным лишь то, что он вспоминает, что вошло в сферу его сложного сознания и даже подсознания. Подлинное бытие - внутри сознания. Человек – прежде всего, «человек вспоминающий». Основной сюжет книги – история сложного, авторского «я». Для Пруста «все в сознании, а не в объекте».

Для Пруста искусство – высшая форма жизни, единственный подлинный способ существования человека, позволяющий ему обрести «утраченное время», а вместе с ним свое настоящее «я» и смысл бытия .

В романе происходит разрушение характера : образ персонажа лишается целостности, смыслового стержня. Пруст усомнился в идентичности личности. Личность оценивается им как цепь последовательных репрезентаций различных «я». Поэтому образ персонажа зачастую выстраивается как совокупность статичных зарисовок, наслаивающихся друг на друга. Образ персонажа как бы дробится на множество несовместимых составляющих. Такое построение образа иллюстрировало мысль Пруста о субъективности наших представлений о личности другого, о принципиальной непостижимости его сущности. Человек осмысливает не объективный мир, но лишь свой образ мира.

13.Основные темы и мотивы романа М. Пруста «По направлению к Свану»

Романный цикл «В поисках утраченного времени» (1905-1922) состоит из семи книг. Первый роман, входящий,- «По направлению к Свану (оконч. В 1911). Роман выдвинул Пруста в число «отцов» европейского модернизма. О модернизме романа свидетельствуют вытеснение реального мира субъективными впечатлениями, смешение временных пластов, отказ от традиционной сюжетности, разрушение характера, «поток сознания» как расщепление чувств, преобладание мелочей и деталей, связанное с тем, что Пруст отходит от изображения типического в сторону единичного.

Краткое содержание, для тех, кто не читал: В первой части- «По направлению к Свану- герой Марсель, от имени которого ведется повествование, вспоминает о своем детстве в городке Комбре, больше всего – о матери, нежность к которой переполняет его, и о сыне дедушкиного друга Шарле Сване, биржевом маклере, тайно от соседей ведущем великосветскую жизнь. Марсель говорит о двух излюбленных маршрутах его прогулок по окрестностям Комбре: по направлению к имению буржуа Свана и по направлению к аристократам Германтам. В Комбре к Марселю приходит первое знание жизни. Немалую роль в этом играют учитель музыки Вентейль, писатель Бергот.Он очарован герцогиней Германтской, ничем не выделяющейся внешне, но окруженной мифическим ореолом своего высокого и древнегопроисхождения. Именно тогда родилась мечта Марселя стать писателем. Мальчик восхищается и дочерыо Свана Жильбертой прежде всего потому, что она общается с писателем Бергогом. Много позднее он узнает о страстной любви Свана к Одетте де Креси. Рассказ о знакомстве Свана в салоне Вердюренов с довольно вульгарной Одеттой, напоминающей ему один из образов Боттичелли, о безумной ревности Свана, о его внезап ном охлаждении к Одетте, в которой он вдруг увидел совершенно не похожую на картину Боттичелли весьма заурядную особу, составляет как бы «роман в романе», судя по некоторым расставленным в тексте акцентам написанный прустовским героем Марселем. Из последующего повествования выясняется, что Одетта, которую разлюбил Сван, тем не менее стала его женой, а юный Марсель влюбился в их дочь Жильберту.

Основные темы «По направлению к Свану».
Важной особенность психологизма произведения является как раз то, что в нем закладывалась основа нового типа романа – романа "потока сознания". Архитектоника 1 "романа–потока", воссоздающего воспоминания главного героя Марселя о детстве в Комбре, о родителях, о знакомых и светских приятелях, свидетельствует о том, что Пруст запечатлевает текучесть жизни и мысли. Для автора "длительность" психической деятельности человека – это способ воскрешения прошлого, когда реконструируемые сознанием прошедшие события зачастую приобретают большее значение, чем ежеминутное настоящее, несомненно, воздействуя на него. Пруст открывает, что сочетание ощущения (вкусового, тактильного, сенсорного), которое хранит подсознание на чувственном уровне, и воспоминания, дают объемность времени.

Пруст видел свою задачу не в том, чтобы подвести итог прожитому. Автору важно было донести до читателя определенный эмоциональный настрой, внушить некую духовную установку, открыть истину, обретенную им и осознанную, сформулированную в процессе написания романа. Автор хочет внушить читателю веру в неисчерпаемое богатство внутренней реальности, которую необходимо освободить от всеразрушающего действия привычки и умственной лени. Творческое усилие сознания вознаграждается прозрением, обретением личностью ее подлинности. Так, в книге «По направлению к Свану» маленький Марсель приближается к постижению сущности своего глубинного «я», описывая то наслаждение, которое он получил, созерцая Мартенвильские колокольни.

В романе звучит тема –соотношение человека и художника в структуре творческой личности. Прустотрицает прямую зависимость таланта от личностных качеств художника. Подлинными художниками оказываются не блестящие, образованные и утонченные аристократы, вроде барона де Шарлю или Сен-Лу, а ничем, казалось бы, не примечательный Вентейль, автор гениальной музыкальной фразы, или кажущийся светскому обществу вульгарным талантливый писатель Бергот. По Прусту, «гениальность заключается в способности отражать, а не в свойствах отражаемого зрелища».

Искусство – высшая форма жизни, единственный подлинный способ существования человека, позволяющий ему обрести «утраченное время», а вместе с ним свое настоящее «я» и смысл бытия. «В поисках утраченного времени»- роман о романе, точнее о том, почему так долго не пишется роман, это история обретения Марселем его писательского призвания.

Любовная тема – любовь становится чисто субъективным переживанием, никак не соотносимым со своим объектом; любовь целиком заключена в любящем, объект любви случаен и безразличен. Умный, тонкий и образованны Сван влюбляется в весьма ограниченную и вульгарную Одетту де Креси, когда обнаруживает в ее внешнем облике сходство с ботичеллевой Сепфорой.

К прустовской концепции любви вполне применим афоризм Шамфора: «Надо выбирать: либо любить женщин, либо знать их; середины быть не может. Модель любовных отношений в романе Пруста строится на движении от любви к познанию. Как только Сван, Марсель приближаются к познанию своих любимых, они испытывают глубокое разочарование, и любовь умирает. Подобная трактовка любви связана с общей гносеологической установкой Пруста, для которого любить и знать – противоположные состояния души. Любить можно только то, чего не знаешь, что отсутствует в настоящем, присутствуя тем самым в прошлом или в будущем, в воспоминании или в воображении любящего. Для Пруста любовь нечто вроде болезни сознания: она неотделима от ревности и страдания. Любовь может жить только в страхе потерять любимого. Став женой Свана, Одетта теряет в его глазах былую привлекательность.

В романе Пруста происходит разрушение характера : образ персонажа лишается цельности, смыслового стержня. Пруст усомнился в идентичности личности. Личность осознается им как цепь последовательных репрезентаций различных «я». Поэтому образ того или иного персонажа зачастую выстраивается как совокупность статичных, рядоположенных зарисовок, наслаивающихся друг на друга, друг друга дополняющих, корректирующих, но не образующих цельности, основанной на постоянстве устойчивых психологических свойств личности. Образ персонажа как бы дробится на множество несовместимых составляющих. Так, например, Сван – посетитель аристократических салонов, каким он предстает в детском восприятии Марселя, и Сван – ревнивый любовник Одетты, а затем увиденный глазами повзрослевшего Марселя благополучный семьянин, заискивающий перед ничтожными гостями своей супруги. Такое построение образа иллюстрировало мысль Пруста о субъективности наших представлений о личности другого, о принципиальной непостижимости его сущности. Человек осмысливает не объектный мир, но лишь свой образ мира.

15. Поэзия П. Верлена Поль Верлен (1844-1896) – французский поэт, один из крупнейших французских символистов. Будучи признанным мэтром символизма, Верлен все же не был его главой и теоретиком, как С. Малларме. Сильнее, чем кто-либо из символистов, Верлен связан с импрессионизмом. Он стремился не столько к созданию символов, сколько к передаче впечатлений. Поэтический образ у Верлена строится чаще всего из самых обыденных деталей, из фрагментов увиденного и воспринятого тонкой впечатлительностью поэта. Образ-символ Верлена лишен бодлеровского «сатанизма» и драматизма, равно как и гротесковой заостренности, ассоциативности, деформированности образа у А. Рембо.

В первом поэтическом сборнике Верлена «Сатурновские стихотворения» (1866) заметно влияние парнасской эстетики и Ш. Бодлера. Парнасское влияние сказывается в пластической выразительности образа, в тщательной отделке стиха, в материальной плотности, зримости и осязаемости мира. В сборнике еще сохраняется парнасское равновесие объективного и субъективного начал в структуре поэтического образа. Бодлеровская традиция ощущается в общей минорной тональности стихотворений, в тонкости ощущений и обостренной восприимчивости, а таккже в разработке урбанистической темы («Воспоминанье о тайне сумерек», «Сентиментальная прогулка», «Осенняя песня»). Однако уже в этом сборнике обнаруживаются черты оригинального верленовского стиля: меланхолическая интонация, нюансировка образа, музыкальность, явленная не только как виртуозная оркестровка стиха, но прежде всего как способность передать тончайшие движения, «музыку» души. Новаторство Верлена – в придании поэтическому слову небывалой дотоле музыкальности и суггестивности (намёк, внушение, подсказывание), в обогащении ритмики стиха. Верлен был одним из первых, кто обратился к «свободному стиху». Никогда еще во французской поэзии внутренняя жизнь не была передана с такой полнотой, с таким многообразием оттенков, в ее беспрерывной динамике, текучести.

Долгие пени
Скрипки осенней
Зов неотвязный,
Сердце мне ранят,
Думы туманят,
Однообразно.

Сплю, холодею,
Вздрогнув, бледнею
С боем полночи.
Вспомнится что-то.
Все без отчета
Выплачут очи.

Выйду я в поле.
Ветер на воле
Мечется, смелый.
Схватит он, бросит,
Словно уносит
Лист пожелтелый.

Перевод Валерия Брюсова

«Осенняя песня» - один из шедевров Верлена, в котором уже на раннем этапе творчества французского поэта проявилось своеобразие его таланта. Как многократно до него это делали французские романтики. Верлен в «Осенней песне» создает пейзаж, окрашенный чувствами лирического героя. Настроение тоски, одиночества, душевной усталости – таковы основные мотивы верленовского стихотворения.

В сборнике «Галантные празднества» (1869) зачастую видели произведения дилетанта и декадента, приверженца теории «искусства для искусства». Сборник представляет собой серию изящных пейзажей, картинок, зарисовок, запечатлевших изысканные развлечения дам и кавалеров XVIII в. Поэт использует парнасский прием обращения не к живой природе, но к ее преломлению в призме искусства. Его вдохновляют полотна Ватто, Фрагонара, Греза. «Галантные празднества» ? своеобразная попытка поэта найти убежище в далекой эпохе, при помощи воображения раствориться в ее сказочном, театрализованном мире. Зарисовки природы приобретают характер «пейзажей души», в которых наблюдения над реальной действительностью поглощаются субъективными впечатлениями поэта, растворяются в его восприятии и подчинены задаче? выразить оттенки душевного состояния лирического героя (стихотворения «Лунный свет», «На прогулке», «Втихомолку»). Подобная поэтическая установка привела к усилению меланхолической тональности сборника, к дальнейшему развеществлению материального мира и к усилению субъективного начала в структуре поэтического образа. Однако общая тенденция к субъективизации художественного мира пока еще не приводит к стиранию грани между реальным и воображаемым, к ослаблению контуров предмета.

Сборник «Добрая песня» (1870) включает стихотворения, посвященные возлюбленной Верлена, его невесте Матильде Моте, с которой он встретился в 1869 г., когда Матильде было шестнадцать лет. Верлен любил этот свой сборник более других книг, ибо «Добрая песня», по его словам, была «прежде всего искренней и задуманной так мило, нежно и чисто… написанной так просто». Действительно, «Добрая песня» ? самый жизнерадостный из поэтических сборников поэта, рассказывающий историю возрождения лирического героя под влиянием любви. Любовь у Верлена не столько страстное и мучительное чувство, сколько нежное томление. Бодлеровской пылкой чувственности Верлен предпочитает сдержанность и целомудрие. В стихотворении «Чуть солнце поднялось над влажными полями…» поэт, создавая картину восхода, раннего утра, обращается мыслью к любимой: «Но что за наслажденье / Дарует этот вид тому, кто одержим / Единою мечтой и образом одним / Девическим,- во всем его очарованье / Певучей белизны души и одеянья, / Столь схожими со днем, занявшимся едва…».

Поэтическим манифестом импрессионистической и символистской лирики стало стихотворение «Поэтическое искусство» (написано в 1874, изд. 1882). Поэт призывает к музыкальности как важнейшему принципу новой поэзии («De la musique avant toute chose»). Причем музыкальность понимается широко, как преодоление в поэзии всего, что мешает раскованности лирического самовыражения: законов логики и здравого смысла, устоявшихся норм стихосложения, установки на виртуозность и определенность смысла, точность контура. Поэт - медиум, движимый интуицией, а не логикой. Подлинная поэзия - выражение невыразимого. Верлен завершает свое стихотворение таким наставлением, обращенным к поэту: «Пускай он выболтает сдуру / Все, что впотьмах, чудотворя, / Наворожит ему заря… / Все прочее - литература».

Сборник «Мудрость» (1881) включает стихотворения, написанные Верленом в тюрьме и вскоре после освобождения. В тюрьме происходит обращение Верлена в католическую веру. В «Мудрости » поэт обращается к Богу, зачастую второй глубинный план образа-символа занимает не душа человека, а Бог, происходит переход поэта от «гуманистического символизма» к «религиозному» (Д. Д. Обломиевский). сборник «Мудрость» обозначил зрелость верленовского символизма.

16.Творчество А.Рембо. Поэт- символист, считающийся во Франции родоначальником французской поэзии XX в. Родился в семье капитана инфантерии. Первые произведения были написаны Рембо в лицее, в 1862-1863 гг. В 1869 г. ему удается опубликовать три стихотворения на латинском языке. В эти годы Рембо много читает (Рабле, Гюго и др.) Начинается первый период его творчества (1870- май 1871 г., стихотворения «Офелия», «Бал повешенных», «Зло», «Спящий в ложбине» и др.). Уже в этих произведениях поэт выступает как символист, у которого центральный образ как бы просвечивается сквозь все остальные образы, придавая произведению художественное единство. Так, в стихотворении «Спящий в ложбине» смерть, уход из жестокого мира, где одни люди убивают других, оказывается истинной жизнью, слиянием с природойВ 1870 г. 16-летний Рембо совершил свой первый «побег» в Париж, где стал свидетелем Парижской коммуны, переживавшей ухе агонию. Героика революционной борьбы не оставила равнодушным романтически настроенного юношу («Военный гимн Парижа», «Руки Жанн-Мари» и др.). Рембо никогда не был политически ангажированным поэтом, но зрелище оправившихся от шока столь ненавистных ему буржуа, мещан вызывало у него отвращение («Парижская оргия, или Париж заселяется вновь»), равно как и ханженство «добропорядочного» общества («Бедняки в храме»).

Теория ясновидения. Узнав о провозглашении Коммуны, Рембо бросает лицей в Шарлевиле и, добравшись до Парижа, участвует в революционных событиях. Ощущение краха Коммуны приводит его к поискам поэзии, опережающей косную жизнь. К маю 1871 г. у Рембо складывается концепция «поэта-ясновидца».«Поэт делает себя ясновидящим,создавая долгий, бесконечный и разумный беспорядок всех сторон,- пишет он. - Все формы любви, страдания, безумия; он ищет самого себя, он испытывает на себе все яды, чтобы сохранить только квинтэссенцию. Невыразимая пытка, в которой ему нужна вся вера, вся сверхчеловеческая сила, в которой он становится среди всех великим больным, великим преступником, великим проклятым - и верховным Ученым! - ибо он стремится к неизвестному.

Теория «ясновидения» получила дальнейшее развитие в книге очерков и размышлений Рембо «Озарение» (1872-1873). Это один из главнейших документов французского символизма.

Рембо полагал, что поэт достигает ясновидения бессонницей, прибегая, если надо, к алкоголю и наркотикам. Он стремился выразить невыразимое, проникнуть в то, что называл «алхимией слова».

Реализацией теории «ясновидения» стали два знаменитых произведения Рембо: «Пьяный корабль» и «Гласные».

«Пьяный корабль»

Это большое стихотворение построено как развернутая мета

фора поэта-корабля, оставшегося без команды и уносимого штормом и океанскими валами в неведомые края. Финал стихотворения полон глубокого разочарования: кораблю надоела свобода и океанская ширь, изуродованная понтонами с каторжниками (участники Парижской коммуны были сосланы на каторжные работы в Новую Каледонию):

Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,

Как луна беспощадна, как солнце черно!

Пусть мой киль разобьет о подводные камни,

Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно.

Ну а если Европа, то пусть она будет,

Как озябшая лужа, грязна и мелка,

Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит

Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.

Надоела мне зыбь этой медленной влаги,

Паруса караванов, бездомные дни,

Надоели торговые чванные флаги

И на каторжных страшных понтонах огни!

Марсель Пруст
Произведение “По направлению к Свану”

В свои права вступает привычка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась: этой ночью Марселю не заснуть – он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.
В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь. Но когда приходили гости, мама не поднималась в спальню. Обычно к ним заходил Шарль Сван – сын дедушкиного друга. Родные Марселя не догадывались, что “молодой” Сван ведет блестящую светскую жизнь, ведь его отец был всего лишь биржевым маклером. Тогдашние обыватели по своим воззрениям не слишком отличались от индусов: каждому следовало вращаться в своем кругу, и переход в высшую касту считался даже неприличным. Лишь случайно бабушка Марселя узнала об аристократических знакомствах Свана от подруги по пансиону – маркизы де Вильпаризи, с которой не желала поддерживать дружеских отношений из-за твердой веры в благую незыблемость каст.
После неудачной женитьбы на женщине из дурного общества Сван бывал в Комбре все реже и реже, однако каждый его приход был мукой для мальчика, ибо прощальный мамин поцелуй приходилось уносить с собой из столовой в спальню. Величайшее событие в жизни Марселя произошло, когда его отослали спать еще раньше, чем всегда. Он не успел попрощаться с мамой и попытался вызвать ее запиской, переданной через кухарку Франсуазу, но этот маневр не удался. Решив добиться поцелуя любой ценой, Марсель дождался ухода Свана и вышел в ночной рубашке на лестницу. Это было неслыханным нарушением заведенного порядка, однако отец, которого раздражали “сантименты”, внезапно понял состояние сына. Мама провела в комнате рыдающего Марселя всю ночь. Когда мальчик немного успокоился, она стала читать ему роман Жорж Санд, любовно выбранный для внука бабушкой. Эта победа оказалась горькой: мама словно бы отреклась от своей благотворной твердости.
На протяжении долгого времени Марсель, просыпаясь по ночам, вспоминал прошлое отрывочно: он видел только декорацию своего ухода спать – лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кувшинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Святого Илария.
Этим бисквитом угощала Марселя тетя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Тетушка внушила себе, что неизлечимо больна: после смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна. Любимым ее занятием было следить за прохожими и обсуждать события местной жизни с кухаркой Франсуазой – женщиной добрейшей души, которая вместе с тем умела хладнокровно свернуть шею цыпленку и выжить из дома неугодную ей посудомойку.
Марсель обожал летние прогулки по окрестностям Комбре. У семьи было два излюбленных маршрута: один назывался “направлением к Мезеглизу” (или “к Свану”, поскольку дорога проходила мимо его имения), а второй – “направлением Германтов”, потомков прославленной Женевьевы Брабантской. Детские впечатления остались в душе навсегда: много раз Марсель убеждался, что по-настоящему его радуют лишь те люди и те предметы, с которыми он столкнулся в Комбре. Направление к Мезеглизу с его сиренью, боярышником и васильками, направление в Германт с рекой, кувшинками и лютиками создали вечный образ страны сказочного блаженства. Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарований: порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.
Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало мальчику первое понятие о снобизме: этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку породнился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женитьбу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала подруга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях. Вентейль несказанно страдал – возможно, дурная репутация дочери до срока свела его в могилу. Осенью того года, когда наконец умерла тетя Леония, Марсель стал свидетелем отвратительной сцены в Монжувене: подруга мадемуазель Вентейль плюнула в фотографию покойного музыканта. Год ознаменовался еще одним важным событием: Франсуаза, поначалу рассерженная “бездушием” родных Марселя, согласилась перейти к ним на службу.
Из всех школьных товарищей Марсель отдавал предпочтение Блоку, которого в доме принимали радушно, невзирая на явную претенциозность манер. Правда, дедушка посмеивался над симпатией внука к евреям. Блок рекомендовал Марселю прочесть Бергота, и этот писатель произвел на мальчика такое впечатление, что его заветной мечтой стало познакомиться с ним. Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце – только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При первой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Марселя невидящим взглядом – очевидно, это было совершенно недоступное создание. Родные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает барона де Шарлю.
Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской церкви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить богослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но ее окружал мифический ореол – перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов. Страстно влюбившись в герцогиню, мальчик размышлял о том, как завоевать ее благосклонность. Именно тогда и родились мечты о литературном поприще.
Лишь спустя много лет после своего расставания с Комбре Марсель узнал про любовь Свана. Одетта де Креси была единственной женщиной в салоне Вердюренов, куда принимались только “верные” – те, кто считал доктора Котара светочем премудрости и восторгался игрой пианиста, которому в данный момент оказывала покровительство госпожа Вердюрен. Художника по прозвищу “маэстро Биш” полагалось жалеть за грубый и вульгарный стиль письма. Сван считался завзятым сердцеедом, но Одетта была совсем не в его вкусе. Однако ему приятно было думать, что она влюблена в него. Одетта ввела его в “кланчик” Вердюренов, и постепенно он привык видеть ее каждый день. Однажды ему почудилось в ней сходство с картиной Боттичелли, а при звуках сонаты Вентейля вспыхнула настоящая страсть. Забросив свои прежние занятия (в частности, эссе о Вермеере), Сван перестал бывать в свете – теперь все его мысли поглощала Одетта. Первая близость наступила после того, как он поправил орхидею на ее корсаже – с этого момента у них появилось выражение “орхидеиться”. Камертоном их любви стала дивная музыкальная фраза Вентейля, которая, по мнению Свана, никак не могла принадлежать “старому дураку” из Комбре. Вскоре Сван начал безумно ревновать Одетту. Влюбленный в нее граф де Форшвиль упомянул об аристократических знакомствах Свана, и это переполнило чашу терпения госпожи Вердюрен, всегда подозревавшей, что Сван готов “дернуть” из ее салона. После своей “опалы” Сван лишился возможности видеться с Одеттой у Вердюренов. Он ревновал ее ко всем мужчинам и успокаивался лишь тогда, когда она находилась в обществе барона де Шарлю. Услышав вновь сонату Вентейля, Сван с трудом сдержал крик боли: не вернуть уже того прекрасного времени, когда Одетта безумно его любила. Наваждение проходило постепенно. Прекрасное лицо маркизы де Говожо, урожденной Легранден, напомнило Свану о спасительном Комбре, и он вдруг увидел Одетту такой, как она есть – не похожей на картину Боттичелли. Как могло случиться, что он убил несколько лет жизни на женщину, которая ему, в сущности, даже и не нравилась?
Марсель никогда не поехал бы в Бальбек, если бы Сван не расхвалил ему тамошнюю церковь в “персидском” стиле. А в Париже Сван стал для мальчика “отцом Жильберты”. Франсуаза водила своего питомца гулять на Елисейские поля, где играла девичья “стайка” во главе с Жильбертой. Марселя приняли в компанию, и он полюбил Жильберту еще сильнее. Его восхищала красота госпожи Сван, а ходившие о ней толки пробуждали любопытство. Когда-то эту женщину звали Одетта де Креси.
© Е. Д. Мурашкинцева

Гюнтер Грасс Произведение “Жестяной барабан” Действие происходит в XX в. в районе Данцига. Повествование ведется от лица Оскара Мацерата, пациента специального лечебного заведения, человека, чей рост прекратился в возрасте трех...
Адальберт Штифтер Произведение “Лесная тропа” Тибуриус Кнайт слыл большим чудаком. Причин тому было несколько. Во-первых, отец его был чудаком. Во-вторых, мать его также отличалась странностями, главной из которых была чрезмерная...
Юз Алешковский Произведение “Николай Николаевич” Бывший вор-карманник Николай Николаевич за бутылкой рассказывает историю своей жизни молчаливому собеседнику. Он освободился девятнадцати лет, сразу после войны. Тетка его прописала в Москве. Николай...
Пушкин Александр Сергеевич Произведение “Повести Белкина: Метель” Кони мчатся по буграм, Топчут снег глубокой. Вот, в сторонке божий храм Виден одинокой. Вдруг метелица кругом; Снег валит клоками; Черный вран, свистя...
Артур Хейли Произведение “Аэропорт” Действие романа происходит в январе 1967 г., в пятницу вечером с 18.30 до 1.30 ночи в международном аэропорту им. Линкольна в Иллинойсе. Три дня и три...
Кнут Гамсун Произведение “Пан” Автор использует форму повествования от первого лица. Его герой – тридцатилетний лейтенант Томас Глан вспоминает события, произошедшие два года назад, в 1855 г. Толчком же послужило...
Добычин Леонид Иванович Произведение “Город Эн” Я иду на престольный праздник в тюремную церковь вместе с маман и Александрой Львовной Лей. Тут мы встречаем “мадмазель” Горшкову и ее маленьких учениц....
Некрасов Николай Алексеевич Произведение “Мороз, Красный нос” В крестьянской избе страшное горе: умер хозяин и кормилец Прокл Севастьяныч. Мать привозит гроб для сына, отец едет на кладбище, чтобы выдолбить могилу...
Пьер Карле Шамплен-Мариво Произведение “Жизнь Марианны, или Приключения графини де–” Марианна, удалившись от света, по совету подруги берется за перо. Правда, она боится, что ум ее непригоден для сочинительства, а...
Пристли Джон Бойтон Произведение “Инспектор пришел” Действие пьесы разворачивается весенним вечером 1912 г. в северной части центральных графств Англии, в промышленном городе Брамли, в доме Берлингов. В узком семейном кругу...
Жан Лафонтен Произведение “Пастух и Король” Всей нашей жизнью владеют два демона, которым подчинены слабые человеческие сердца. Один из них зовется Любовью, а второй – Честолюбием. Владения второго шире –...
Фредерик Стендаль Произведение “Красное и черное” Роман французского писателя Стендаля “Красное и черное” повествует о судьбе бедного юноши по имени Жюльен Сорель. Действующие лица романа: мэр, господин де Реналь, богач...
Довлатов Сергей Донатович Произведение “Иностранка” Маруся Татарович – девушка из хорошей советской семьи. Ее родители не были карьеристами: исторические обстоятельства советской системы, уничтожающей лучших людей, заставляли отца с матерью занимать...
Мартин Эмис Произведение “Ночной поезд” Повествование ведется от лица полицейской Майк Хулигэн. Книга разделена на три части Отдача; Самоубийство; Картинка. В каждой части есть отдельные главы. Вся книга – это...
Еврипид Произведение “Медея” Есть миф о герое Ясоне, вожде аргонавтов. Он был наследным царем города Иолка в Северной Греции, но власть в городе захватил его старший родственник, властный Пелий, и,...
Рюноскэ Акутагава Произведение “Паутинка” Однажды утром Будда бродил в одиночестве по берегу райского пруда. Он остановился в раздумье и вдруг увидел все, что творилось на дне Лотосового пруда, доходившего до...
Лаймен Фрэнк Баум Произведение “Озма из страны Оз” Дороти и дядя Генри плывут на пароходе в Австралию. Внезапно поднимается страшный шторм. Проснувшись, Дороти не может найти дядю Генри в каюте...

Первая часть романа называется «Комбре». Это воспоминания Марселя, о своем детстве, проведенном в имении родителей, расположенном в Комбре. Ярчайший воспоминание — ритуал вечернего поцелуя, которым награждала маленького Марселя перед сном, волнующее ожидание ее прихода. Значительное место в произведении занимает подробное описание впечатлений мальчика от архитектурных памятников, произведений живописи, музыки, литературы. Автор, как и герой, уверен, что произведения искусства реальнее при жизни, ведь они вечны. Марсель способен чувствовать красоту природы. Прогуливаясь в том направлении, где живет буржуа Сванн (на Сваннову сторону), он любуется деревьями, травами, цветами, которые в отличие от реальной жизни не подвластны течению времени. В воспоминаниях Марселя предстают образы людей, которых он встречал в Комбре: Ленграден, Марселе дедушка Адольф, Сванн, аристократы Германты, товарищи Марселя.

Вторая часть романа называется «Сваннове любви». Действие происходит в Париже. В ней Марсель рассказывает историю любви Сванна и Одетты.

Третья часть романа — «Имена краев: имя» — посвящена воспоминаниям о первой любви Марселя к Жильберто, дочери Сванна, которую он впервые увидел еще в Комбре. Жильберто не ответила ему взаимностью. Но для героя ценными являются его собственные переживания, которые запечатлела подсознание, воспоминания о милых сердцу края, навеянными их названия, и имя Жильберто, лишь только Марсель произносил их.

СВАННОВЕ ЛЮБВИ

(Из романа «На Сваннову сторону»)

Чтобы принадлежать к «круга», в «кучки», к «кланчики» Вердюренив, достаточно было выполнить одно условие: надо было молчаливо принять символ веры, один из пунктов которого сводился к тому, что молодой пианист, которым того года занималась госпожа Вердюрен, играет лучше мировых знаменитостей, а доктор Коттар как диагност куда лучше медицинских светил. Всякий «новобранец», которого Вердюрены не могли убедить, что на вечерах у тех, кто не бывает в Вердюренив, страшная тошнота, немедленно осуждался на изгнание.

Если не считать молодой докторши, то белая челядь была представлена в этом году исключительно (сама госпожа Вердюрен была личность весьма добродетельный и происходила из степенной буржуазной семьи, очень богатой и вовсе неизвестной) молодой женщиной почти с полусвета, пани где Креси, которую госпожа Вердюрен называла по имени, Одетт, и заявляла, что она «цаца», и тетей пианиста, похожей на прежнюю консьержку. Госпожа де Креси и ввела Сванна в «кружок» Вердюренив, который был совершенно чужд обществу, где он вращался. Но Сванн так любил женщин, что, перезнайомившись со всеми аристократками, взяв от них все, чего они могли научить его, отказывался никакого общества. Сванн не принуждал себя называть хорошенькими женщин, с которыми он тратил время, — он пытался тратить время с женщинами, чья красота была слащавая, телесная их обольщение, его невольно манила, разминалась с тем, что так восхищало его в женских портретах или бюст работы его любимых мастеров. Он любил развлекать своих друзей из аристократов рассказами о своих пикантные приключения: о женщине, которую встретил в поезде и повез к себе, а уже потом обнаружил, что родная сестра государя, в чьих руках были тогда все нити европейской политики, или о том, что от будущего избрания папы на конклаве зависело, через сложную игру обстоятельств, повезет или не повезет Сванн стать полюбовником одной кухарки.

С Одетт де Креси познакомил Сванна один из давних его приятелей. Одетта показалась Сванн красивой, но красивой той красотой, к которой он был равнодушен, не будила в нем никакой похоти и даже вызвала некую физическую сразу. По его вкус, она имела слишком резко очерченный профиль, слишком нежную кожу, выпирающие скулы. Глаза Одетта имела хорошие, но слишком велики, словно бы витришкувати. Через некоторое время спустя знакомстве она прислала Сванн письмо и попросила разрешения осмотреть его коллекции. Он пригласил ее к себе, а впоследствии она стала ходить к Сванна. Разговаривая с Одетт, он жалел, что редкая ее красота не принадлежала к тому типу, который невольно внушал ему восторг. Но когда Одетта покидала его, Сванн с улыбкой вспоминал ее горести, так долго тянуться для нее время, пока он позволит ей снова прийти к нему. Когда Одетта пригласила его к себе на чашку чая, он сослался на неотложную работу, на этюд, запущенный им уже несколько лет назад. К тому же он высказал предположение, что у нее, как и у всякой женщины, нет ни одной свободной минуты. И Одетта заверила Сванна, что она всегда свободна для него, Что он может послать за ней в любое время дня и ночи, когда он захочет увидеть, и сказала, что она каждый вечер бывает у госпожи Вердюрен и было бы славно, если бы он бывал там также.

В день первого появления в Вердюренив на обеде Сванн, оказавшись среди людей, поставленных ниже него на общественном ступени, инстинктивно проявил внимание и услужливость ко всем, и Вердюрены сообразили, что «зануда» так себя не вел.

Когда Вердюрены стали уговаривать молодого пианиста сыграть сонату, которую они открыли, Сванн не надеялся услышать музыкальное произведение, который очаровал его еще год назад. Тогда он благодаря музыкальной фразе потерпел такого опьянения, которого еще никогда не чувствовал, и проникся к этой фразе какой неведомой любовью. Сванн представлял себе протяженность фразы, симметричную ее строение, ее узор, ее художественную выразительность, здесь была уже не чистая музыка, здесь ощущались и живопись, и архитектура, и мысль, и все вместе напоминало музыку. Вернувшись домой, Сванн затосковал по ней; он напоминал человека, в чью жизнь случайно здибана на улице незнакомка внесла образ неведомой ранее красоты, обогатив его внутренний мир, хотя он даже не знает, увидит ли когда-нибудь ту, кого уже любит, но и до сих пор не знает, как ее зовут. Но поскольку на все усилия ему не удалось узнать, кто автор услышанного им произведения, то он не смог его купить и наконец совсем забыл о нем.

Но вот, как только молодой пианист в салоне Вердюренив взял несколько аккордов, Сванн вдруг увидел, как из-за долгого звука, напряженного, словно занавес, вылетает и несется к нему заветная, шелестящие музыкальная фраза, в которой он узнал свою заоблачную и ароматную любимицу. Вот почему, когда пианист доиграл, Сванн подошел к нему и горячо поблагодарил, чем очень понравился госпожа Вердюрен.

С тех пор Сванн везде бывал в обществе Вердюренив: в загородных ресторанах, в театре. Если не планировалось какой похода, то Сванн приходил к Вердюренив вечером и почти никогда, как его не просила Одетта, не появлялся на обеде. О себе он думал, что своим согласием встречаться с Одетт только после обеда он намекает ей на то, что ради удовольствия видеть ее он отказывается от других утех, и этим еще крепче преклоняет ее к себе. К тому же Сванн куда больше Одетту нравилась свежая и пышная, как роза, молодая Гризетка, в которую он был тогда влюблен, и ему хотелось вечер провести с ней, а затем повидаться с Одетт. Только Сванн заходил, госпожа Вердюрен, показывая на присланные им розы, говорила, что должна его обругать, и показывала ему на место у Одетты, а пианист играл для них двоих короткую фразу из Вентейлевои сонаты, как бы стала гимном их любви.

Провожая каждый вечер Одетту домой, Сванн не заходил к ней. Только дважды он был у нее днем на «чаепитии». Второй визит Сванна к Одетты имел для него большой вес. Он привез ей гравюру, которую она хотела посмотреть. Она чувствовала себя не совсем здоровой и приняла его в лиловом крепдешиновое пеньюаре, прикрывая свою грудь, как плащом, вышиты платком. Одетта стала у Сванна, уронив на щеки пряди распущенных волос, и Сванна поразила ее сходство с Сепфора, Иофоровою дочерью, нарисованной на фреске в Сикстинской капелле. Сванн всегда любил проявлять на полотнах старых мастеров не только общую сходство с окружающей средой, но и индивидуальные черты знакомых. Он всегда жалел, что всю жизнь тратит на одвидування светских салонов, на разговоры, может быть, он так погряз в суетности светского общества, что чувствовал потребность находить в древних произведениях искусства завещанный заранее намек на живущих. А может, наоборот, он сохранил в себе художественную натуру настолько, чтобы эти индивидуальные черты производили ему удовольствие, приобретая для него общего содержания, когда Они вдруг всплывали на старосветском портрете, рисованном с совершенно другой оригинала. Как бы там ни было, может, благодаря чрезмерно пережитых за последнее время впечатлений, хотя впечатления накатывались на него скорее из любви к музыке, вкус к живописи у него обострился, а удовольствие от него углубился, чтобы произвести на него длительное воздействие, с тех пор как он увидел сходство Одетты с Сепфора Сандро ди Мариано, которого зовут Боттичелли. Сванн уже не обращал внимания на то, хорошие или нехорошие Одеттины щечки, не надеялся испытать чисто чувственную нежность ее губ — ныне личико ее было для него скелетом тонких и красивых линий, его взгляд разматывал; будто перед ним был портрет, благодаря которому очертание ее личика становился понятным и ясным.

Он смотрел на нее: в ее личике и в осанке воскресала часть фрески, которую Сванн отныне всегда пытался в ней увидеть, был ли он у Одетты, только думал о ней. Сванн корил себя, что не оценил сразу женщины, которая пленила бы большого Сандро, и радовался, что красота Одеттина вполне удовлетворяет его эстетические критерии. Это было нечто вроде титул, который позволял ему ввести образ Одетты в мир своих грез, куда она еще доступа не имела и где она ушляхетнилася.

Он поставил на стол, как если бы это был Одеттин снимок, репродукцию дочери Иофора. И тусклая симпатия, которая манит нас к художественного произведения, теперь, когда Сванн узнал воплощен оригинал дочери Иофора, переросла у него в страсть, которой пока так и не возбудило в нем Одеттине тело. Целые часы любуясь на этого Боттичелли, он думал о собственном Боттичелли, считал, что тот еще прекраснее и, приближая к себе карточку Сепфора, представлял, будто обнимает Одетту.

Однако он пытался предотвратить не только переситу Одетты, но и своему собственному переситу. Чтобы расшевелить душу Одетты, чья недвижимость могла ему надоесть, Сванн изредка писал ей письма, полные притворного разочарования и деланно ярости, посылая их с таким расчетом, чтобы она их получила до обеда. Он знал что Одетта испугается, поспешит ответить ему, и надеялся, что с: страха потерять его у нее вихопляться такие слова, которых она никогда еще не говорила ему, действительно, именно благодаря этому уловки, он получал от нее щонайнижниши письма.

Еще только подъезжая к дому Вердюренив, Сванн умилялся от одной мысли, что сейчас увидит, как расцветет эта обольстительная существо в золотистом ламповом свете.

Но однажды, подумав о неизбежном совместное возвращение домой, Сванн повез свою молоденькие Гризетка до Булонского леса, чтобы отодвинуть момент приезда в Вердюренив, и появился там так поздно, что Одетта, не дождавшись его, пошла домой сама. Убедившись, что Одетты среди гостей нет, Сванн почувствовал, как сердце заныло, он впервые увидел, какая для него радость — встреча с Одетт. Метрдотель сказал Сванн, что госпожа де Креси велела передать, что она по дороге домой заедет к «Прево» выпить чашку шоколада. Сванн сразу же направился к «Прево», но Одетты там не было, и он бросился осматривать все рестораны на бульварах. Потеряв всякую надежду найти ее, Сванн неожиданно столкнулся с Одетт на углу Итальянского бульвара. В этот вечер Сванн овладел ею.

Полюбив Одетту, Сванн почувствовал в себе возрождение вдохновлены юности, рассеянных пустым и суетным дальнейшей жизнью, но теперь все они имели отблеск одной-единственной существа, и в те долгие часы, которые он теперь с изящной наслаждением проводил дома наедине со своей душой, что поправилась, он мало-помалу вновь становился самим собой, но подневольный другому существу.

Виделся Сванн с Одетт больше вечерами, боясь наскучить ей днем, и даже не загадувався вопросом, что она может сейчас делать или как складывалось раньше ее жизни. Он лишь улыбался на мысль о том, что до знакомства с Одетт кто говорил об одной женщине — и эта женщина была, конечно, Одетта — как о девку, как о содержанку. Мысленно он наделял ее всякими добродетелями, хотя и не мог не видеть, что она не слишком умна. В искусстве, например, ее больше интересовало личную жизнь художников, чем сами произведения. Чувствуя, что часто он не может удовлетворить его желания, Сванн мере заботился о том, чтобы ей было с ним хорошо, не опровергал ее вульгарных мыслей, не спорил с ее безвкусицей, который проявлялся абсолютно во всем, и больше: он любил ее суждения и его вкусы, как любил все, что было ей присуще, даже восхищался ими, ибо благодаря этим особенностям открывалась ему, прояснялась ее сущность.

Сванн любил общество Вердюренив, как все, что окружало Одетту и было какой-то мере только средством видеть ее, говорить с ним. Вскоре к «кланчики» через какую-то прихоть Одетты была введена графа де Форшвиля, с которым Сванн давно знал и только теперь заметил, что тот может нравиться женщинам и даже довольно хорош собой.

Одетта часто оказывалась на мели, и тогда какой неотложный долг заставлял ее просить Сванна выручить ее. Он бывал счастлив помочь ей, как бывал счастлив всякий раз, когда мог наглядно показать любовники, как он любит ее, или хотя наглядно показать, что он для нее умный советчик, что его пользу бесспорна.

Со временем салон Вердюренив, некогда возвел Сванна с Одетт, стало препятствием для их свиданий. Сванна туда больше не приглашали: Вердюрены чувствовали, что вполне обратить его в свою веру они были бессильны. Они простили бы ему посещение «зануд», если бы он откровенно от них отрекся в присутствии «верных». Но Вердюрены вскоре поняли, что им никогда не удастся вырвать у него этого отречения. К тому же граф де Форшвиль, которого привела к «кучки» Одетта, был так непохож на Сванна и был им больше нравится. Одетта больше не говорила Сванн, как на рассвете их любви, что они увидятся завтра на ужине в Вердюренив, а наоборот, сообщала, что завтра вечером они не увидятся, ибо в Вердюренив ужин. В ее отношении к Сванна ощущаются безразличие и раздражительность. У нее постоянно не хватает времени на него, она все чаще врет ему.

Сванн ужасно ревновал Одетту. Ревность истощали его. Даже когда Сванн так и не выяснил, куда запропастилась Одетта, его тоска, единственным лекарством против которой была радость побыть с Одетт, прошло время, если бы Одетта позволяла ему оставаться у нее, дождаться ее возвращения, в котором утонули бы часа, чьим чернокнижием обратные для него на непохожие ни на какие другие. Но такого разрешения он не имел. Сванн возвращался домой; дороге он заставлял себя составлять планы, перестать думать о любовнице; но только, готовясь уснуть, он переставал делать над собой усилие, как сию минуту его брали ледяные дрожь, а к горлу подкатывали всхлипывания. Он даже не пытался выяснить, почему он протирал глаза и со смехом говорил себе, что он пошився в неврастеники. Потом у него снова появлялась мысль, и эта мысль растравляла его душе, о том, что завтра снова придется разведывать, что делала Одетта, и хитрить, добиваясь у нее свидание. Эта потребность деятельности, непрерывной, монотонной, была для него такая мучительная, что однажды, обнаружив у себя на животе опухоль, он обрадовался за того, что эта опухоль может быть смертельным.

И все же ему хотелось дожить до того времени, когда он разлюбит Одетту, когда она не будет иметь никакого повода видбрихуватися и он наконец сможет узнать, полюбились они с Фаршвилем, когда он приходил к ней, а ему не открыли. Но потом его несколько дней преследовала подозрение, что она любит другого. Бывали дни, когда Сванна не мучили никакие подозрения. Он думал, что выздоровел. Но на следующее утро, просыпаясь, он чувствовал, что ему болит там, где болело раньше, тогда как еще накануне эта боль словно растворился в потоке разнообразных впечатлений. Нет, боль не двинулся с места. И Сванна разбудила именно острота этой боли.

то Сванн посетил светское собрание в маркизы де Сент-Эверт. Сидеть с этими людьми в одной клетке ему было очень трудно; их глупость и неуместные выпады донимали тем более, что, зная о его любви неспособны, даже если бы они о нем знали, посочувствовать ему и отнестись к нему иначе, чем с улыбкой, как до ребячества, или с сожалением, как до безумия, они не могли; звуки музыки били по его нервам так, что он чуть не вскрикивал, его пытала еще и мысль, что его заключении там, куда Одетта никогда не придет, где никто и ничто ее не знает, где ее отсутствие вплоть кричала о себе.

Но вдруг она будто вошла, и ему так шпигонуло, что он невольно прижал руку к сердцу. Это скрипка взяла несколько высоких нот. И прежде чем Сванн успел сообразить и сказать себе, что это фраза из Вентейлевои сонаты и он не будет ее слушать, все его воспоминания о том времени, когда Одетта была влюблена в него, воспоминания, которые до самой этого момента по воле жили невидимками в глубине его существа, обманутые этим неожиданным лучом с давней поры любви, любви будто воскрешены, встрепенулись, выпорхнули и равнодушны к его нынешней скорби, отчаянно запели забытые гимны счастья. Неподвижно застывший в созерцании этого воскрешены счастью, Сванн заметил какого бедолага и, не узнав его сразу, преисполнился к нему жгучего сострадания и потупился, боясь, если бы кто не увидел, что на глаза ему навернулись слезы. Этот бедолага был он сам. Когда он это понял, жаль его исчез, зато он преисполнился ревности к бывшему самого себя, которого любила Одетта, к тем, кого она любила сейчас.

Сванн казалось, что музыки не столько играют коротенькую фразу, сколько вершат обряд, без соблюдения которого она бы не появилась, и делают заклинания, необходимые, чтобы произошло и некоторое время продолжалось чудо ее появления; Сванн чувствовал ее присутствие, подобно присутствии богини — покровительницы и свидетеля его любви разряженную в звуковую одежду, чтобы можно было подойти к нему в толпе непознанным, отвести его в сторону и поговорить наедине.

После этого вечера в Сванна сомнения не оставалось, что Одеттине чувства к нему уже никогда не возродится, что его надежды на счастье не оправдаются. И если в другие дни Одетта бывала еще с ним милая и нежная, если она проявляла к нему иногда внимание, то он это воспринимал как чисто внешние, обманчивые признаки непродолжительного возврата к нему с той растроганно-мнительным заботливостью, с той отчаянной радостью, с которой те, кто ухаживает неизлечимо больного, говорят о временном улучшении, хотя в душе они знают, что где ничего не весит перед лицом неминуемой смерти. И Сванн был почти уверен, что если бы он жил сейчас далеко от Одетты, он наконец охладел бы к ней, он был бы счастлив, если бы она покинула навсегда Париж, у него бы хватило духу остаться, но на то, чтобы поехать самому, духа ему не стало.

то Сванн получил анонимку, где извещалось, что Одетта была любовницей многих мужчин (в частности Форшвиля, господина де БРЭО и метра) и женщин и что она часто посещает дом. Сванн страдал от мысли, что среди его друзей есть человек, способный передать ему такое письмо (некоторые подробности свидетельствовали, что автор в курсе Сваннового интимной жизни), однако не придал никакого значения самому содержанию письма.

Художник болел, и доктор Коттар посоветовал ему морское путешествие, некоторые «верные» пожелали поехать с ним; Вердюрены не представляли, как они останутся одни, поэтому сначала наняли, а потом купили яхту. Теперь Одетта неоднократно уходила с ними на прогулки по морю. За каждым ее отъездом Сванн через некоторое время чувствовал, что отрывается от нее, но эта моральная видлеглисть будто была напрямую связана с телесной видлеглистю, едва Сванн узнавал о ее возвращении, он не мог удержаться, чтобы не посетить ее. Однажды Вердюрены поехали, как думали сначала, только на месяц, но путешествие затянулось на целый год. Сванн чувствовал себя спокойно и был почти счастлив.

Когда он с ужасом думал о том дне, когда его любовь к Одетты пройдет, и пообещал себе: как только убедится, что любовь гаснет, он уцепится в нее и не выпустит. Но получилось так, что вместе с увяданием любви в нем вяло и желание сохранить влюбленность. Иногда упомянутое в газете имя человека, которого Сванн подозревал в отношениях с Одетт, пробуждало в нем ревность. Но сейчас ревность не жалили остро, хотя он не расстался еще окончательно с прошлым, когда он так мучился, но и блаженствовал без сознания, и что пока его возраста, возможность, может, еще позволит ему исподтишка издалека оглянуться на красоту прежнего, и тогда он чувствовал возбуждение. Случайно наткнувшись на новое доказательство, что Форшвиль был любовником Одетты, Сванн заметил, как его уже не колет в сердце, любовь далеко теперь от него, и жалел, что проочив момент, когда расстался с ним навсегда. Перед тем, как впервые поцеловать Одетту, он пытался запечатлеть в памяти ее личико, которым так долго любовался и которое мало изменилось после поцелуя, и точно так сейчас ему хотелось — мысленно крайней мере — сказать последнее прощай, пока она еще существовала, той Одетт, которую он любил, ревновал, которая его так намучились и которой он больше никогда не увидит. Он ошибался. Ему пришлось еще раз увидеть ее несколько недель позже. Это было во сне, в сумерках сонного бреда. Он проходжався с госпожой Вердюрен, с доктором Коттар, каким молодым в феске, незнакомым, с художником, Одетт, Наполеоном III, дедушкой Марселя взморьем. Бледные щеки Одетты всиялися красными крапинками, личико осунулось, вытянулось, но смотрела она на Сванна глазами, полными нежности, и он чувствовал такую любовь к ней, что ему захотелось немедленно повести ее к себе. Вдруг Одетта поднесла к глазам руку, посмотрела на часы и сказала, что ей пора уходить. Она попрощалась со всеми одинаково, не отводя Сванна сторону и не назначив ему свидание. Он не смел спросить ее об этом, ему хотелось пойти следом, но он должен, не глядя в ее сторону, с улыбкой отвечать на дополнительные вопросы госпожа Вердюрен, тогда как сердце отчаянно колотилось: он ненавидел теперь Одетту, ему хотелось выколоть ее глаза, которые он только разлюбил, разбить ее безжизненные щеки. Он дряпавея вместе с госпожой Вердюрен на кручу, т.е. шел все дальше и дальше от Одетты, которая сходила вниз. Юнец в феске расплакался. Сванн принялся утешать его, говоря сам с собой, потому юнец, которого он не мог сначала узнать, был тоже Сванн. А в Наполеона III он перекрестил Форшвиля. Вдруг стемнело, ударили в набат, забегали погорельцы. Деревенщина, пробегая мимо, прокричал, что курильщики — Одетта со своим компаньоном. Это был Сванн камердинер — он пришел будить его и сообщил, что парикмахер ждет.

Через час после пробуждения, давая указания парикмахеру расчесать его так, чтобы волосы не розчухралося в вагоне, потому намеревался на второй день поехать в Комбре к Марселевого дедушки, Сванн опять вспомнил свой сон и увидел — будто все произошло как живет, — бледную Одетту, слишком впалые щеки, какие удлиненные черты, синяки под глазами; все время, пока на него накатывались приливы нежности, благодаря которым длительное любви к Одетты надолго пустило забвению ее первоначальный облик, он не замечал всего этого, не замечал с первых дней их связи, но во сне его память попыталась отживить исходное, правильное впечатление от нее с тех времен. И с присущим хамством, которое иногда прорывалось у него теперь, когда он уже не ходил в несчастных, Сванн мысленно крикнул, что он спартолив лучшие годы своей жизни, хотел умереть только потому, что безумно полюбил женщину, которая ему не нравилась, женщину не в его стиле.